|
Все мои беды от того, кто я есть. В самом деле, кто? Этого мне никто не скажет, не объяснит. Окружающие относятся ко мне по-разному: Варя – жалеет, Полина – завидует, Карл Модестович - презирает, Иван Иванович – любит, а Владимир – ненавидит. И никто, никто не уважает меня. Потому что я - крепостная. Всего лишь. Иван Иванович он хороший, добрый, давно велел называть его дядюшкой, и я люблю его, но он для меня прежде всего хозяин. А я для него? Наверное, что-то навроде чудной зверушки, которую выучили ходить на задних лапках и плясать на потеху гостям. А я ведь еще петь могу! Порой мне так горько, что жить не хочется. И зачем он говорит, что я дворянка, что я буду великой актрисой? Зачем напоминает о том, что мои крылья связаны, а то и срезаны? Мое положение, как корсет, давит, не давая сделать вдох, но заставляет держать спину. Полина завидует моим нарядам и украшениям, глупая. Она хотя бы на своем месте. Ее не ненавидят люто, без причины. И управляющий не напоминает через слово о будущей судьбе, хватая холодными руками. Да, Полина была бы счастлива, если бы Карл Модестович обратил на нее внимание. Глупая, нашла чему завидовать. Ей не приходиться сдерживаться, скрывая вскипающие в углах глаз слезы. Потому что мне никак нельзя плакать, ведь дядюшка расстроится, хотя Владимир будет счастлив. Владимир… как много всего в этом имени. Сын моего опекуна: красавец, блестящий офицер, храбрец. Я боюсь его, хотя мне нельзя этого показывать. Потому что тогда моя жизнь станет совсем невыносимой. Ведь крепостные – это не люди, это - вещи. Даже меньше, чем вещи. За щенка порой отдают целые деревни. Вот и меня можно выменять на собаку, лошадь или ружье. И то меня одной не хватит, придется в довесок дать еще кого-то. Больно, как же больно чувствовать себя вещью! Живой говорящей вещью! Единственный человек, который уважает меня, это князь Репнин. Но это не продлится долго. Одно слово Владимира перечеркнет все. И любовь и уважение. И я тороплюсь жить в своем счастье, запомнить как это – быть любимой. И не так, как любят собаку или котенка, а как человека. Когда чужая любовь, как тепло от печки зимой, окутывает, оберегает. И мне нечем отплатить за это чудо, только собой, своим сердцем. Миша… стоит мне подумать о нем, и на душе становится светло. Иван Иванович, мой добрый опекун, умер. Это был конец. Крушение всех надежд. Владимир теперь ни за что не позволит мне играть в театре и тем более не отпустит на свободу. Скорее – ушлет меня на скотный двор с глаз долой. Но почему он медлит, почему не скажет Мише кто я? Это изощренная пытка - каждый раз видеть в его глазах предупреждение и холодеть при мысли о предстоящей расплате. Но даже тогда у меня останутся мои воспоминания. О том, что меня можно любить, желать, целовать. Я никогда не забуду этого! Каждый разговор с Владимиром – как бой. Он нападает, я защищаюсь. И как он мог предложить мне предать любовь Миши? Променять ее на привычную жизнь? Ну конечно, я для него всего лишь ряженая кукла. А куклу можно посадить на каминную полку или в сундук закинуть. Или вовсе – разбить. После сегодняшнего выступления, хорошо, если мне найдется место в сундуке. Хотя, что делать в сундуке фарфоровым черепкам? Красивая безделушка станет просто мусором. Смести его и выкинуть в мусорную кучу. Я сделала, что велел хозяин. Я танцевала, как он хотел. Но когда я набросила на его шею шелковый платок, он сгреб меня в охапку и унес наверх, в спальную. Даже не представляю, что подумал Сергей Степанович. А Владимир… он сошел с ума. Мне так показалось. Он метался по комнате, тяжело дыша, я неподвижно сидела на кровати, поджав ноги. И тут он бросился ко мне, повалил на кровать, сжал рукой мое горло. - Зачем ты сделала это? – горячо, безумно, страшно прохрипел он. – Зачем? Словно мало мне каждый день видеть тебя с ним! - Но вы ведь этого хотели. – полузадушено выговорила я. А он вдруг прижал меня к себе, крепко, до хруста. - Не отдам тебя! Никому! Моя! Ты – моя, Анна! Только моя! Я слышала, что с сумасшедшими нужно соглашаться, и торопливо кивнула. - Я ваша, барин. - Барин? Черт с этим, пусть будет барин. Потом ты научишься… Чему мне нужно научиться пока оставалось для меня загадкой. Я не вздрогнула, не вскрикнула, когда барон остервенело сорвал с меня бесстыдный костюм, но и не успела устыдиться наготы, он тут же накрыл меня простыней. - Думай, что хочешь, но я не могу тебя отпустить. – его грудь вздымалась, как кузнечный мех. Казалось, ему не хватает воздуха. Он снова стиснул меня. – Бессердечная кукла! Я недоуменно уставилась на него. И он смеет обвинять меня в бессердечии? Лицо Владимира исказилось. - Я люблю тебя, кукла! Люблю! Тебя! Не тряпки и мишуру. Тебя! Уверенность в том, что барон сошел с ума, окрепла. - Это неправда. Вы давно ненавидите меня. – напомнила я ему. - Тебя? Храбрый мой воробей. Я ненавижу себя. За то, что не могу выкинуть тебя из сердца, что ревную тебя, как безумец. За то что люблю тебя, такую маленькую и такую отважную. Холодную, бессердечную, бездушную. Люблю… Он уткнулся лицом в мои волосы, а я лежала, ошеломленная его признанием. - Я никуда тебя не отпущу. Ни сегодня, ни завтра, никогда. Ты будешь со мной и будешь моей. – я только растерянно моргнула на это заявление. Мы не спали всю ночь. Я не могла спать, не могла даже прикрыть глаза, потому что Владимир смотрел на меня. Молча смотрел и смотрел, и я не могла отвести взгляд. А утром он велел мне одеваться, а сам ненадолго ушел. Владимир не дал мне и словом перекинуться с Мишей, за руку утащил на улицу, усадил в возок и прикрикнул на кучера. Я не удивилась, что мы приехали к церкви, но исповедью дело не ограничилось. В поместье мы вернулись венчанными супругами. Я не могла понять, что заставило меня согласиться. Видимо, безумие – штука заразная. Мне и в страшном сне не могло привидеться, что я когда-нибудь стану женой Владимира. Вот что он имел в виду, говоря, что я буду его. Не его крепостной, но его женой. Хотя я по-прежнему боялась в это поверить. Неужели теперь он перестанет на меня смотреть сверху вниз? Барон внес меня в дом на руках. Мало того, что он едва ли не кричал о нашей свадьбе, он еще и специально вызвал управляющего. Карл Модестович был ошарашен, и все никак не мог поверить, что это не розыгрыш. А Михаил… он был уже наслышан и о моем позорном танце, и о том, где я провела ночь. Как я и предполагала, он больше не уважал меня. Не за что ему было меня уважать. Подделку под дворянку, лгунью. Владимир внимательно посмотрел на друга и велел мне пойти отдохнуть с непривычной для меня ласковостью в голосе. Я кивнула, но когда мужчины вошли в кабинет, тихо подошла к двери. - Не могу поверить, Корф, что ты совершил подобную глупость! – горячился Миша. – Зачем ты женился на ней? - Потому что я люблю ее. – голос у Владимира был самым обыденным, словно он говорил о вещах давно известных. - Ты же сам говорил, что влюбляться нужно в равных! – Репнин почти кричал. - Анна теперь моя жена. И чем плохо любить баронессу? Вдоль моего позвоночника словно прокатилась горячая волна. - Но она крепостная! - Была. Отец давно уже выписал ей вольную. - Значит… ты не имел права ее заставлять танцевать? Я, как и Миша, застыла, ошеломленная правдой. - Не имел. Но я виноват перед ней, не перед тобой. - Ты поэтому женился? - Миш, я уже говорил тебе, я женился на Анне потому, что люблю ее. Я люблю ее, пойми это. – устало сказал Владимир. - Но она тебя не любит! – зло возразил князь. - Я знаю. – простой ответ заставил Михаила фыркнуть. - И что теперь? - Теперь… я буду искать убийцу отца. – медленно выговорил барон. После этого ответа я поднялась в свою комнату. У Владимира хотя бы была цель в жизни, а у меня? У меня не осталось ничего. Все мои мечты и желания ничего не значат. И разве он в самом деле любит меня? Как я ни старалась, я не могла припомнить ни одного свидетельства его приязни ко мне. Разве что в детстве, но это было так давно. До того, как он узнал, что я крепостная. Я ужасно устала и уснула, едва коснулась головой подушки. Проснулась я только к ужину. Когда я спустилась в столовую, Владимир вежливо поцеловал мне руку и осведомился о самочувствии. Я неуверенно ответила, что все в порядке, тогда барон пригласил меня к столу. Я послушалась, нервно покручивая обручальное кольцо на пальце. Это было осязаемым свидетельством моего замужества. После ужина Владимир не позволил мне уйти к себе, сел со мной рядом на диван и не выпускал мою руку. - Анна, у меня к вам просьба. – смиренно начал он. - Какая? – я насторожилась. - Зовите меня по имени. - Хорошо… Владимир. Он улыбнулся и поднес мою руку к губам. Мне было приятно и неловко, я опустила глаза, и щекам стало горячо. Он целовал и гладил мою ладошку и больше ничего. А я отчего-то вспоминала, как он прижимал меня к себе накануне, как срывающимся голосом говорил о любви. О невозможной, запретной для него. Господи, неужели в самом деле МЕНЯ можно любить ТАК?! Владимир выпустил мою руку и подошел к окну. Через секунду я вздрогнула от его крика. Барон громовым голосом начал отдавать приказания, строго-настрого запретил мне выходить и помчался в конюшню. Я встала посмотреть, что его встревожило, и в ужасе зажала рот руками. Небо над усадьбой Долгоруких было освещено заревом пожара. Я повиновалась приказанию, но не отходила от окна. Отсвет огня через какое то время стал меньше, потом вовсе сошел на нет. Тогда я побежала вниз, ведь Владимир скоро должен был вернуться. Я велела затопить баню и готовить гостевые комнаты и оказалась права. Барон возвратился не один. С ним в дом вошли Мария Алексеевна, Лиза и Соня, закопченные и покашливающие, но живые. К сожалению, переодеть их в господское не было возможности, моя одежда подошла бы разве что Соне, но она решила надеть то же, что мать и сестра. Отмыв гарь, княгиня в простой длинной рубахе с отсутствующим видом сидела на диване, но даже в этой одежде никто не принял бы ее за крестьянку. А на Лизу вдруг напала смешинка, она не могла усидеть на месте, фыркала и тормошила бледную Сонечку. Я предложила им выпить чаю, но Мария Алексеевна отказалась и попросила послать за исповедником. Отец Георгий приехал без промедления и увел княгиню в часовню, а мы с княжнами перешли в столовую. Вскоре к нам присоединился Владимир. Я с неудовольствием отметила, как восхищенно Лиза смотрит на него, но тут же оборвала себя. Это совершенно естественно – восхищаться человеком, который спас тебя. Мне уже рассказали, каким героем был Владимир на пожаре, как ловко всех расставил, а Лизу с Соней выволок из горящего дома в последний момент, сразу за ними рухнула крыша. Услышав это, я похолодела, я едва не осталась вдовой в первый же день замужества. Но барон был жив и здоров, от него уже не пахло пожаром, и я делала вид, что спокойна. Я не могла взять в толк, отчего мне неприятно внимание Лизы к моему мужу. Чтобы отвлечься, я заговорила с Соней, она все еще была подавлена. Я совсем не ожидала, что она расплачется. - Все сгорело! Все! – причитала Соня, уткнувшись в ладони лицом. - Но вы же живы. – я погладила ее по плечу. – А дом отстроят заново, правда, Владимир? Он был удивлен, что я обратилась к нему за поддержкой, но незамедлительно подтвердил. - Конечно. Еще лучше, чем был. Но младшая княжна продолжала рыдать. - Соня! – сердито позвала сестру Лиза. – Хватит оплакивать игрушки! Было бы куда хуже если бы Владимир не успел вовремя! Ее недовольный голос подействовал на Соню лучше увещеваний, та всхлипнула и утерла слезы. Не знаю, о чем Мария Алексеевна говорила с батюшкой, но продолжалось это довольно долго, самовар успел остыть. Сонечка вовсю клевала носом, и ее отправили спать, а я, Владимир и Лиза дожидались княгиню в гостиной. Наконец, они вошли. Отец Георгий имел вид озабоченный и мрачный, а взгляд женщины был все таким же отрешенным. Батюшка попросил теплую одежду для княгини, потому что она поедет с ним. Мария Алексеевна решила удалиться от дел мирских в монастырь и покаянием заслужить прощение за свои грехи. Она была свято уверена, что пожар – это кара Господня. Похоже, священник был того же мнения. Лиза упрашивала мать погодить хоть до утра, но та словно не слышала ее. Батюшка посмотрел на княжну и медленно покачал головой, Лизе пришлось отступиться. Что до меня, я была немало удивлена, княгиня Долгорукая прежде казалась мне несгибаемой, и надо же, как подкосил ее пожар. Возможно, Андрей смог бы удержать ее от этого шага, но он еще не вернулся из Петербурга. Все угомонились лишь к утру. В доме теперь больше народа, чем обычно. Восстановление дома Долгоруких отложили до весны. Владимир предложил Лизе и Соне погостить у нас, Андрей бывал наездами так часто, как позволяла служба. Соня предпочитала проводить время за мольбертом или вышиванием, но боялась оставаться одна. Я совсем редко могла теперь остаться в одиночестве, а Владимир… мне казалось, Лиза накрепко прилипла к нему. Куда бы он ни направлялся, княжна находила предлог, чтобы сопровождать его. Наши раздельные спальни с бароном выдавали наши совсем не супружеские отношения. И еще я совсем не понимала себя. Я злилась, когда видела Лизу рядом с Владимиром, и ничего не могла с этим поделать. К тому же Лиза прелестно выглядела в новых платьях, а я все еще носила траур. Я стала замечать, что Владимир устал. Он осунулся, стал больше курить. И однажды вечером я не выдержала. Лиза, как обычно, о чем-то доверительно беседовала с бароном, Сонечка уныло ковыряла иголкой в своей вышивке, мне кричать хотелось от этой ставшей привычной сцены. Стоя у лестницы, я негромко окликнула Владимира, он вежливо улыбнулся Лизе и подошел ко мне. Я дотронулась до его руки. - Владимир, вы устали. – мягко сказала я. - Вам нужно отдохнуть. - Мне нужно еще поработать. – тихо возразил он. - Завтра. Сейчас вам просто необходимо поспать. – я очень осторожно погладила его по щеке. - Поспать? – он неопределенно хмыкнул. - Да. – я взяла его за руку и потянула за собой. В его спальной я сняла покрывало с постели, поправила подушки и предложила Владимиру прилечь. Он снял сюртук, жилет, разулся и лег. Я села на краешек кровати и стала гладить его по лицу, словно пытаясь стереть легкие морщинки с его лба и глаз. - М-м-м-м… я в раю? – промурчал он. - Нет, вы все еще живы. – я невольно улыбнулась. - Правда? Значит, я сплю. - Еще нет, но скоро заснете. Нельзя столько работать, ведь вы почти не отдыхаете. Проверяете каждый шаг Карла Модестовича, еще и ведете дела Долгоруких. – вырвалось у меня с обидой. - Какие дела. – улыбнулся барон. – Разве это дела, ведь сейчас зима. Вот по весне – будут дела. Еще и строительство ближе к лету. - Почему бы Андрею самому не заниматься своим поместьем? – я и сама не ожидала, что способна на такой яд в голосе. – Князь ловко устроился – свалил все на вас. - А я, признаться рад этому. Иначе бы сошел с ума. Находиться рядом с вами почти невыносимо. - Почему? – огорчилась я. - Потому что вы – моя жена. - Вы жалеете, что женились на мне? - Нет. Просто у меня не хватает духа… Я не могу вас заставить, Анна. - Заставить? – кажется, я начала понимать. Он снова улыбнулся и посмотрел на меня. - Меня не надо заставлять. Ведь можно просто попросить. – с невинным видом я расстегнула верхнюю пуговицу на его рубашке. - Попросить? Мне это не приходило в голову. – в его голосе прибавилось низких бархатных тонов. - Да… вы были слишком заняты Лизой. – я недовольно надула губы. - Что я слышу? – Владимир расплылся в улыбке. – Неужели вы ревнуете? - Я? – я сердито фыркнула и отвернулась. - Анна… - барон обнял меня за талию и затащил на кровать. – Неужели ты, в самом деле, ревнуешь меня? Я вздохнула и потупилась. Он снова произнес мое имя и провел пальцем по моей щеке. Он хочет поцеловать меня? Если да, отчего медлит? Неужели это мне придется просить его о поцелуе? - Владимир… - я погладила его по плечам, и он наклонился ко мне. Его губы оказались теплыми и нежными, и я боялась шевельнуться, чтобы не оттолкнуть его. - Аня… - похоже, он был разочарован. Я вдруг почувствовала, что плачу. - Анечка! – Владимир прижал меня к себе. – Не плачь, не надо! - Я не нравлюсь тебе… - пролепетала я. Он посмотрел на меня вроде как удивленно и снова поцеловал меня, настойчивее, чем прежде. Я не смогла удержаться и обняла его за шею. - Я люблю тебя. – шептал мне Владимир, обнимал и целовал, целовал. Мне еще никогда не было так хорошо. Мы заснули, когда стало светать, но спали совсем недолго. За завтраком Лиза выглядела сердитой, а Соня укоризненно смотрела на сестру. Я же смущалась своего счастья, обретенного нынче ночью. Барон объяснил, отчего был так сдержан. Он боялся напугать меня, отвратить от себя, навсегда лишиться даже надежды на взаимное чувство. В ответ я поцеловала его и сказала, что теперь буду с ним. И что он с этого дня принадлежит мне. Владимир совсем не протестовал, кажется, он даже обрадовался. Буквально через день нас навестил Михаил Репнин, гордый, в форме, с аксельбантом. Он успешно выполнил щекотливое поручение по сопровождению в Польшу Калиновской и был прощен государем и всячески обласкан. Со мной он был сдержанно вежлив и не более. Я же не замечала его холодности, мне было все равно. Я не замечала ничего, ни мрачного вида Лизаветы Петровны, ни испуганных взглядов Сонечки, все мои мысли занимал Владимир. Чувство, всю жизнь тлевшее в моей душе, получило возможность разгореться. Для меня всегда очень много значило его мнение, я всеми силами старалась понравиться ему. Но не преуспела, как мне казалось. Ведь он не выдавал своих чувств даже намеком. А теперь я была счастлива его любовью и своим ответным трепетом. Миша очень быстро сблизился с Лизой, и она упросила Андрея забрать их с Соней в Петербург. Честно говоря, я вздохнула с облегчением, когда мы с мужем остались одни. Присев вечером рядом с Владимиром на диван, я прижалась к нему и прикрыла глаза. - Не будешь скучать? – ласково спросил он. - Ты хочешь уехать? – огорчилась я. - Уехать? Куда? – растерялся барон. - Я буду скучать только, если ты уедешь. – объяснила я. Он рассмеялся, усадил меня к себе на колени и стал целовать. - Владимир… - я заглянула ему в глаза. – Я хочу тебе сказать… - Что? – он напрягся. - Я тебя люблю. – быстро выдохнула я. Ох, я думала, что он меня раздавит, так сильно он стиснул меня после этих слов. Но его поцелуи были легче крыльев бабочки. - Милая… Аня… жизнь моя… душа моя… Я снова плакала, прижимаясь к нему, а он все целовал меня и гладил, уверяя в своей любви. А я теперь твердо знала кто я и где мое место. Рядом с ним! конец |